Сапожок |
06.10.2011 07:45 |
Сентябрьскую «Литературную страничку» мы посвящаем памяти Виктора Лихачева. 27 сентября у него день рождения, в этом году ему исполнилось бы 54 года. Умер Виктор Лихачев 3 года назад, но до сих пор в Интернете в справочных материалах пишут о нем в настоящем времени – живет в Дубне… Он и впрямь живет, ведь живут книги, им написанные, живут люди, которые его знали и любили и продолжают любить и помнить.
Таких людей очень много, ведь Виктор был журналистом (работал в газете «Встреча» прежнего состава), писателем (член Союза писателей России), какое-то время был депутатом – все это предполагает необыкновенную близость к людям, к их проблемам, наконец, к их боли. Понятно, что такое под силу только человеку духовному и с большим сердцем.
Рассказ «Сапожок», на наш взгляд, позволяет увидеть, что за человек был Виктор Лихачев, и полюбить его, даже если до этого читатель не был с ним знаком…
Дело в том, что, несмотря на мое преклонение перед традициями, из коих православие я считал стержневой, основополагающей традицией русской нации, на то, что я часами с восклицаниями мог стоять перед иконами, любил церковное пение и считал Иисуса реально существовавшей личностью, сам я был все же неверующим человеком. Когда приходилось заходить в храм, отчего-то всегда чувствовал себя неловко: так неловко чувствует себя человек, которому случилось без приглашения оказаться в большом дружеском собрании. Вроде бы никто не гонит, а понимаешь свою ненужность и неуместность. Даже креститься мне в церкви было стыдно – образованный человек, а такие суеверия. Но вернусь в Сапожок. Под вечер дождь пошел настоящий. Рюкзак стал намокать, под ногами сразу развезло. Вот и кладбищенская церквушка. Захожу несмело, вначале бестолково топчусь у дверей, не зная, что делать с торбой за спиной. Наконец, ставлю рюкзак у входных дверей и делаю несколько шагов вперед. Осматриваюсь. Полумрак. Священника нет, видимо, – в алтаре. Две старушки поют на клиросе. Еще одна за чтеца. И больше никого в храме, я один! Женщина на секунду прекратила читать и осмотрела меня – буквально с ног до головы, точнее, с головы до ног. Повернуться и уйти? Но уйти сразу как-то неудобно, и вот я, переминаясь с ноги на ногу, стою посреди храма. Вдруг двери Царских врат открылись, появился священник. Он что-то провозгласил и поклонился присутствующим. Поскольку в храме я находился в одиночестве, если не считать служек, то мне пришлось поклониться в ответ. Мелькнула мысль: впервые в жизни, пусть даже поневоле, участвую в службе. Запели старушки. Голоса высокие, дребезжащие, слова было разобрать трудно. Священник стал кадить. Вначале он кадил у алтаря, передвигаясь от одной иконе к другой. Затем батюшка спустился к нам. Бабушки встали так, чтобы не стоять спиной к каждению. Повернулся и я. Но, разумеется, никаких высоких или глубоких чувств при этом я не испытал. Более того, глаза привычно замечали мелкие детали, которые замечаешь всегда, когда делать нечего. Священник был пожилой. Взгляд быстрый, внимательный. На ногах калоши, из-под рясы торчали видавшие виды старенькие брюки, забрызганные грязью... Про себя я уже решил: сейчас священник скроется опять в алтаре, и я уйду искать ночлег. Тем временем он оказался напротив меня, опять бросил на меня быстрый взгляд, пару раз взмахнул кадилом и ... До сих пор я уверенно мог описывать каждую минуту пребывания в храме: взгляд священника, одновременно отстраненный и суровый, резкий, показавшийся поначалу неприятным, запах ладана, мои неловкие поклоны ...... Чтица, мгновением ранее произнесшая: « Слава Тебе Боже наш, слава Тебе», перекрестилась, и я, подумав, что, наверное, в этом месте службы нужно креститься всем, тоже перекрестился. Не очень уверенно, поскольку делал это впервые в жизни, торопливо поклонившись. И словно какая-то большая, теплая волна, подхватив, захлестнула меня. Тот же храм, те же люди, но будто другое все. Раздражавшее своей фальшивостью пение старушек неожиданно стало умилительно-нежным, ласкающим душу. Усталости как не бывало. Но самое главное было не в этом. Вся моя жизнь в мгновение ока пролетела передо мной. Жизнь непутевая, бестолковая, грешная. Непутевая по своей бесцельности, бестолковая – по той суетности, что делала мое существование одним сплошным мельтешением, и грешная – ибо любил я в жизни только самого себя. Даже те поступки, в которых можно было бы найти доброту и бескорыстие, по сути дела только ласкали мое тщеславие и самолюбие. Обо всем этом я мог бы рассуждать долго, а иной раз, раньше, я не без удовольствия поругивал себя, – но здесь, в церкви, здесь... было иначе. Мне стало жаль себя, жаль моих друзей, живущих также бестолково. Вдруг представился день моего ухода из жизни, равнодушное сочувствие окружающих. А вероятнее всего, никто и не заметит моего ухода... Слезы текли по моему лицу. Я взглянул на иконостас перед Царскими вратами. Христос глядел мне прямо в глаза. Нет, не так – в душу мою Он глядел, но не было суровости в этом взгляде. Была любовь, которая доселе была мне неведома, которая испепеляла меня. Я отвел глаза. Но и с других икон на меня смотрели... смотрели живые люди. Николай Угодник, Сергий Радонежский, наконец, Сама Божья Матерь. Раньше я читал о них в атеистических брошюрах, рассуждал о суевериях нашего народа, а сегодня, сейчас, я ощущал их реальное присутствие, их настоящее участие в моей судьбе: Они одновременно судили меня и как бы говорили: еще не поздно, еще не поздно. Словно гнойный нарост прорвался, и вместе со слезами раскаяния уходила пустота, столько лет жившая в моей душе. Не знаю, не смешна ли для чужого уха эта исповедь. Тем более что длилось все это – мгновение, и мне вряд ли удастся передать то, что случилось со мной дождливым летним вечером в маленькой кладбищенской церквушке маленького городка... Кто-то тронул меня за плечо: – Милый, служба кончилась, церковь закрывается, – женщина-чтица участливо глядела в мои глаза. – А может ты... вы... хотите с батюшкой поговорить. Он у нас хороший. – Нет спасибо, мне пора. – Я был удивлен: то, что вроде бы длилось минуты, на самом деле длилось больше часа. Говорить и вправду ни с кем не хотелось, да и ночлег еще не найден: – Спасибо. Накинув на плечи рюкзак, я шагнул в сумерки летнего вечера. Все было прежним – грязная дорога, старые дома, в незримой для людей дремоте вспоминавшие век минувший, деревья в маленьком скверике. Другим был я. Не лучше, чем раньше, не хуже, – просто другим. В Сапожке состоялась встреча, которую я меньше всего мог ждать. Встреча с Богом. Перед самой гостиницей под названием «Мошка», меня остановил местный житель. Был он в изрядном подпитии, но настроен весьма благодушно. – Случайно закурить нет у вас? – Нет, не курю.. – Ну и правильно. А погодка-то... налаживается. – Кажется, да. – Лицо мне ваше не знакомо. Проездом или приехали к кому? – Вернулся. Домой. -------------------------------------------------------------
Первый написанный рассказ – «Шиповник» (1983 г.). Вернулся к литературе через 15 лет. Подборка рассказов под общим заголовком «Молитесь за меня» опубликована в 1998 г. в октябрьском номере журнала «Наш современник». Затем последовало ещё несколько публикаций в московских и провинциальных «толстых» журналах. 2001 год. Роман «Кто услышит коноплянку?» ( издательство ОИЯИ, Дубна, 3500 экземпляров). 2003 год. Сборник «Молитесь за меня» («Русская провинция», Тверь, 900 экземпляров). В сборник вошли: документальная повесть «Дневник путника» (написана в 1992 году), пьеса «И матерь их Софья» (2002 год), рассказы разных лет. 2004 год. Роман «Кто услышит коноплянку?» (2-е издание, «Русская провинция», Тверь,1500 экземпляров). 2005 год. Роман «Кто услышит коноплянку?» (3-е издание, «Русская провинция», Тверь,500 экземпляров). 2006 год. Романы «Единственный крест» «Возвращение на Мару» («Русская провинция», Тверь, 3500 экземпляров). 2007 год. Роман «Кто услышит коноплянку?» (4-е издание, «Сибирская благозвонница», Москва 20 тыс. экземпляров). 2008 год. Роман «Кто услышит коноплянку?» (5-е издание, «Сибирская благозвонница», Москва, 20 тысяч экземпляров). 2009 год. Сборник «Ангелы уходят не прощаясь». Переиздание «Единственного креста» и «Молитесь за меня» («Сибирская Благозвонница», Москва). |