Уральский Чернобыль Печать
04.10.2012 08:13

Две знаменательные даты отметила страна в конце сентября: 28 сентября – День  работников атомной промышленности, 29 сентября – годовщину уральского Чернобыля, как иногда называют Кыштымскую аварию на химкомбинате «Маяк».

29 сентября в 16:22  по местному времени на радиохимическом заводе (объект 25) взорвалась одна из емкостей. Взрыв полностью разрушил емкость из нержавеющей стали, находившуюся в бетонном каньоне на глубине 8,2 м. От взрыва вылетели стекла из окон казарм. Все военнослужащие выбежали на улицу и увидели, как поднялся огромный бурый столб пыли, который направлялся в сторону расположения казарм полка.
Два миллиона кюри, подхваченные юго-западным ветром, разнесло по лесам, озерам, полям на площади около 20 тыс. квадратных километров в Челябинской, Свердловской и Тюменской областях. В зону загрязнения попали реакторные заводы, радиохимический завод, завод по производству радиоизотопов, пожарная часть, военные городки и лагерь заключенных. Сам город не пострадал во время взрыва, так как дул ветер от жилого массива Озерска. Но в первые же дни улицы города начали загрязняться радиоактивной пылью.
Сразу же после взрыва дозиметристы отметили резкое повышение радиоактивного фона. Загрязненными оказались бетонные дороги на промышленной площадке, по которым ходили автобусы с рабочими. На другой день проезд автобусов и всего транспорта с территории промплощадки был запрещен, работники объектов выходили из автобусов и машин на контрольно-пропускном пункте и проходили досмотр. Обувь мылась в поддонах…

Среди ликвидаторов той аварии были и наши земляки, когда-то их насчитывалось 24, сегодня в нашем городе осталось около 12 человек. Среди них наш собеседник доктор физико-математических наук, профессор Лаборатории высоких энергий ОИЯИ Леонид Сергеевич Золин (на фото).
Вам все объяснят на месте
– Город Озерск, – делится ветеран, – где проживали работники «Маяка», режимный, доступ в него был разрешен только работникам комбината, и даже выехать из города в отпуск первое время люди не могли.
– Отдыхали там, где работали?
– Территория зоны производственного объединения была довольно обширной, природа замечательная, край озерный, живописный…
Комбинат «Маяк» был создан по необходимости, в связи с тем, что американцы продемонстрировали наличие ядерного оружия, поэтому правительство сделало все возможное, чтобы в тяжелых послевоенных условиях ликвидировать их монополию в этом виде вооружения. Атомный проект, знаете, начал проводиться в жизнь сразу после испытаний ядерной бомбы американцами. Поэтому срочно собрали научные силы страны, создали соответствующее управление, которое возглавил Лаврентий Берия. Ему дали исключительные полномочия, он мог мобилизовать всех, кого считал нужным, привлечь к работе любые подразделения, в том числе НКВД, заключенных. Работы шли форсированными темпами.
Сюда привлекли известных ученых Блохинцева, Флерова, Сахарова, Харитона, Зельдовича, работавших по тематике, связанной с физикой урана, еще до войны. Нужны были кадры, которых в этой области, в общем-то, не было. К задаче привлекли ведущие вузы страны, создали ведомственный институт от атомной промышленности, который сейчас называется МИФИ, а в те времена был Московским механическим заводом. Принадлежал последний наркомату вооружения и занимался производством боеприпасов во время войны.
Потом было создано специальное министерство среднего машиностроения, которое объединило все направления в этой области: добычу урана, создание производства, выбор технических площадок, их размещение. Кстати, в свое время ОИЯИ тоже входил в это ведомство.

– Каким образом лично Вас привела судьба на Урал?
– Берией была поставлена задача отобрать лучшие физические группы по стране и перевести в новый институт – МИФИ. Я начинал учиться в Ленинградском университете на физическом факультете и первые два курса отучился там по специальности экспериментальная ядерная физика, а в 1951 году в приказном порядке практически всю нашу группу перевели в столицу, где я и окончил МИФИ в 55-м году и получил направление на Урал, на закрытый объект…
– А знали, чем будете там заниматься?
– Надо сказать, что при распределении нас не посвящали ни в характер производства, не знали мы, с чем будем иметь дело. Говорили: «Вам все объяснят на месте». Это как раз в духе того уровня секретности…
В озерном живописном краю
В 1955 году Леонид Сергеевич прибыл в район города Кыштым (есть такой железнодорожный узел на Южном Урале, примерно посередине между Челябинском и Свердловском). Там была расположена зона ПО «Маяк».
К тому времени, рассказывает ветеран, завершили первую очередь химкомбината, задачей которого было производство оружейного плутония. Причем первый промышленный атомный реактор, который должен был нарабатывать плутоний, был запущен в 1948 году.
Трудовая деятельность выпускника Золина началась там, в центральной службе КИП в КБ, которая занималась созданием аппаратуры для контроля и измерения уровней радиации. Применяли ее и для контроля технологических процессов, потому что многие из них можно было отслеживать, наблюдая за уровнем радиации.
– Совершенно новое направление, атомный реактор, опасное производство, неужели все было гладко, никаких сбоев и радиоактивных выбросов не было? – спросили мы.
–  Аварии, конечно, были, ведь реактор создавался практически с нуля, мощность его была довольно большая, чтобы накопление плутония шло необходимыми темпами. Сразу же начали всплывать всякие технические недоделки, упущения, которые выливались  в аварии, приводившие к переоблучению персонала. Дозы превосходили во много раз те пределы, которые установлены сейчас.
– Люди знали об этом?
– Знали, что воздействие радиации опасно, но фактически не представляли, каковы могут быть последствия. Чтобы у людей не вызывать излишнюю настороженность или опасения, информации не было. Собственно говоря, в этом была производственная необходимость, потому что восстанавливать производство, проводить ремонты после аварий в щадящем режиме, то есть с соблюдением норм, было невозможно. График проведения работ курировался ведомством Берии, всякая задержка грозила вызовом в спецотдел, принятием серьезных мер. Люди шли на облучение, понимая, что другой возможности нет.
Особенно первые три года, после запуска химкомбината, были самые аварийные. Сначала реактор, затем радиохимическое производство (завод должен был перерабатывать урановые блоки, извлеченные из реактора, чтобы получать микронные количества плутония, в них содержащиеся). Зачастую случались протечки на химпроизводстве (протекал радиоактивный раствор, его убирали вручную – манипуляторов не было).

– На химическом производстве, слышала, использовался в основном женский труд.
– Действительно так, и это самое печальное, потому что работали здесь молодые женщины детородного возраста…
Вы звените – идите, мойтесь!
Служба КИП, где трудился молодой физик, разрабатывала приборы на той же промышленной площадке, выезжала на основные объекты, когда надо было внедрять их в производство, ставила на рабочее оборудование, наблюдала за их поведением, проводила сдаточные испытания вместе с персоналом.
– Помнится, – говорит Леонид Сергеевич, – как-то необходимо было проконтролировать уровень радиоактивности на выбросе йода-131 (радиоактивный газ, который очень интенсивно выделяется в период химической переработки и выбрасывается в атмосферу). Из трубы высотой 150 метров (труба высокая, поскольку радиус рассеивания определяется высотой) шел такой сизый дымок, заметный за много километров.
Случилось это в первый год работы, был я молодой и очень любопытный, хотелось все увидеть своими глазами. Вот и посчитал, если на секунду загляну в шахту, где стояла ионообменная колонка, которая должна была улавливать основную часть ионов из атмосферы (в ней был запредельный уровень радиоактивности), то ничего страшного не произойдет. Поднялся на свинцовый барьер, который закрывал этот агрегат, высунулся, как из окопа, и посмотрел. Как меня тогда за это прорабатывали, порицали…
Второй эпизод, который дал понять, куда ни в коем случае не надо лезть и как соблюдать предосторожность, произошел, когда испытывали прибор на радиохимическом заводе. Все оборудование находилось под высоким уровнем излучения, и вдруг в радиоактивный раствор с плутонием упала деталь, которая принадлежала КИПу. Надо было быстро ее извлечь. Поскольку под рукой никаких приспособлений не нашлось, то Леонид ничего лучше не придумал, как надеть химические перчатки и выловить эту деталь.
Выйти с этого объекта, делится Леонид Сергеевич, получилось не с первого раза. Пройти надо было через контрольную арку – обязательная процедура проверки, в результате которой, действительно, многих отправляли отмываться, потому что радиоактивность оседала  не только на одежде.
Работники проходили через санпропускник, оставляли свою одежду, надевали хлопчатобумажные комбинезоны, получали кассеты и шли на объект. Радиацию несли на руках, ногах, на тех местах, которые касались зараженного оборудования. Тогда людей вновь возвращали в санпропускник, и они драили себя специальным раствором и шли опять под арку.
Леонид Сергеевич несколько раз ходил отмываться, подходил снова. «Нет, – говорили ему, – Вы звените – идите мойтесь!» На третий раз только выпустили.
Город спас ветер…
На работу в ПО «Маяк» набирали людей, которые проходили определенную процедуру фильтрации в органах безопасности. Случайные сюда не попадали. Персонал – это  на 90% молодежь, выпускники техникумов, училищ, институтов со всей необъятной Страны Советов. Кстати, многие просто стремились на химкомбинат, потому что обеспечение здесь было повышенное, зарплата отличалась в полтора раза.
– Где застал Вас вечер 29 сентября 1957 года?– спросили мы у Л.С. Золина
– Когда произошла авария, мы находились на своем объекте, к месту взрыва не близко, поскольку промплощадка представляла собой довольно большую территорию – порядка десятка километров в поперечнике.
По выбросу радиоактивности масштабы этой аварии сравнимы с Чернобылем, но было и обстоятельство, которое сгладило ее последствия. Оно связано с тем, что направление ветра в этот день было устойчивым и радиактивное облако, которое поднялось, ушло на северо-восток, прошло через малонаселенные территории восточнее Свердловска. Ни один крупный город Урала этим следом не был задет, потому что полоса была очень узкая. Но зона заражения докатилась  почти до Тюмени, это примерно 350 километров, но ширина в десять раз меньше – 30 километров.
– Какие меры были приняты тогда? Людей эвакуировали?
– Ветер дул от города, что очень важно, поэтому мер по срочной эвакуации не принимали, хотя по уровню радиации в нынешней обстановке город бы отселили. Но, не забывайте, что это оборонное предприятие, и невозможно было прерывать работу, поэтому принимались все меры, чтобы не поднимать панику среди жителей города. Хотя утаить случившееся было сложно, потому что в каждой семье кто-то работал на промплощадке.
Отселили лишь около двух десятков сел за пределами промзоны по направлению этого следа, где уровень радиации оказался не совместим с постоянным проживанием. Всего, по оценкам, было затронуто радиацией более 200 тысяч человек.
– Вы считаете, что масштабы произошедшего в течение нескольких лет после аварии  скрывались оправданно?
– Была критика по этому поводу, но, думаю, это была правильная политика правительства и руководства «Маяка». Потому что нельзя было сеять панику, а что-либо поправить было сложно, и меры, которые были доступны, были приняты: с сильно зараженных территорий отселили людей, вели регулярное медицинское наблюдение.
Кстати, тем, кто участвовал по ходу производства в устранении мелких аварий и существенно перебирал дозу, давали внеочередной отпуск, путевки в санаторий для реабилитации, денежные премии. Вызывали добровольцев, говорили, что переоблучение будет, но компенсируют его тем-то, и тем-то…
Послесловие. Леонид Сергеевич Золин уехал из города через год после аварии – получил вызов на приемные экзамены в аспирантуру МГУ, на кафедру ускорительной техники академика Векслера. Правда, отпустили не сразу. С 1958 года он работает в Дубне. Его друга, А.И.Валевича, с которым работали вместе на «Маяке» и отмечали еще 50-летие памятной даты, сейчас уже нет в живых.

Татьяна Крюкова